Прозаические произведения: Сфера безмятежности Напиток Семь легенд и сказаний башкирского народа Об одном незначительном споре

"Мерс" с подружкой уехал, а мысли о ней не покидали Иринку.
Конечно, тут и думать нечего: они все равно останутся подругами, но как же тогда им делить Женьку? Не может же она запретить себе ради нее любить?
Отец возился с углями у мангала, и вкусно пахло шашлыками. Мама не поддавалась на уговоры и копошилась в домике. Раскрасневшаяся от свежего воздуха Катька играла с Гавриком в догонялки, забыв про тщательно выбранный "садово-огородный" наряд.
Иринка завернулась в старый мамин палантин и прикорнула возле огня в шезлонге. Не то чтобы ей очень уж хотелось спать. Просто бессонная ночь укутала ее вместе с шарфом и лишила желания двигаться. Она прикрыла тяжелые веки и отпустила мысли на свободу, наблюдая, куда они, в конце концов, забредут.
А мысли, как послушные лошадки, опять прибились туда же: к Женьке. Она привыкла за этот год все время думать о нем. Где он сейчас? Или - чем он может заниматься? Или - а что бы он сказал по тому или иному поводу?
При этом Иринка никогда не задумывалась, как она относится к нему? Просто у нее был Женька, и это было здорово.
Она помнила, ту ночь, когда, пролетая над узкой девятиэтажкой, решила отдохнуть, посидеть на ней и посмотреть на звезды. Лето только наступило, и она привыкала к полетам.
Сидя спиной к теплой вытяжной трубе, Иринка вдруг услышала сзади негромкий свист. Ломающийся мальчишеский голос что-то негромко напевал, насвистывая вместо припева. Бесшумно поднявшись на трубу и заглянув по другую сторону, она не узнала мелодию, но зато увидела самого мальчишку. Обняв худые колени, на крыше сидел подросток, запрокинув голову в черное небо.
- Верю я, день придет весь в лучах...
"Какая хорошая песня", - подумала девочка. Она осторожно спустилась на место и дослушала ее до конца. Парень закончил петь и начал говорить громко сам с собой. Убеждая и противореча. "Какой забавный мальчик", - подумала Иринка и тихонько спрыгнула с крыши.
Потом, она узнала случайно, что это песня Агузаровой и полюбила ее. Несколько раз она прилетала на крышу с намерением познакомиться, наконец, со смешным пацаном, но боялась, что тот не поймет ее обнаженности и поднимет на смех. Девочка слушала, спрятавшись за трубой, его ночные разглагольствования. Признания и жалобы, упреки и обещания. Она смеялась вместе с ним и негодовала, жалела и не понимала. К концу лета он стал, сам того не зная, близким ей человеком. И все из-за забавной привычки разговаривать с собою вслух.
Женькины длинные ноги и руки, худое скуластое лицо с зелеными глазами и шапка каштановых непослушных волос - он напоминал ей ничейного кота из тех, что бродят сами по себе. И, впервые в жизни Иринке захотелось кого-то приручить и пожалеть. Конечно, он вовсе не нуждался в этом, что уж тут непонятного. Но однажды, она не сдержалась и подошла, чтобы погладить его по голове.
Вот уж не ожидала, что так его испугает. Женька чуть не снес ей голову, вскочив на ноги, лишь только его коснулась ее рука.
Как больно было щеке и глазу! Она даже подумала, что глазное яблоко с размаху улетело внутрь черепа. Как бы она потом смотрела? Одним глазом наружу, а другим внутрь? Хорошо, что глаза, оказывается, прочно приделаны к лицу!
Иринка потрогала сквозь левое веко шарик и вздохнула: он-то на месте, а вот сердце так просто не потрогать. Приходится прислушиваться сквозь ребра. Как там оно сейчас? Страдает? Она на всякий случай приложила узкую ладошку к ребрам и прислушалась. Неутомимый моторчик ритмично гнал кровь, еле слышно стукаясь в грудную клетку.
Вчера оно так резко упало вниз, когда Лялька с Женькой смотрели друг на друга, держась за руки. Даже Иринка еще ничего не успела подумать, а ему было понятно. Ладно, не волнуйся ты так, ведь Женька ни твой. Он сам по себе. Лялькин! Он так смотрит на подругу, как ... как Гавря на Катьку.
Прекратившие беготню сестренка и пес сидели напротив нее на крыльце и разговаривали.
- Сиди смийно, - уговаривала девочка пытавшегося спрятать морду пуделя, - я тойко бантик пейевяжу!
Наконец, она поймала лохматую голову под мышку и, завязав ленточку надо лбом, расцеловала черные глаза: Гаврик не сводил со своей любимицы нежно-преданного взгляда. И громко стучал по ступенькам некупированным хвостом.
"Вот-вот, - горько подумалось Иринке, - мое сердце стучит точно так же. А толку? Его никто кроме меня не слышит и не видит".
Пропахший дымом Константин Сергеевич, подошел к свернувшейся в клубок старшей дочери и поцеловал ее в темя:
- Что, всю ночь просекретничали и не выспались?
- Пап, - встрепенулась вдруг девочка, - у нас одна одноклассница влюбилась в парня, а тому нравится совсем другая...
- Другая? - отец внимательно посмотрел в печальные янтарные глаза.
- Ну да, другая, - и она, для убедительности, даже махнула рукой, далеко в сторону, - И та, которая влюбилась, теперь страдает и не знает, что же ей делать. Ведь тот парень влюблен в ее лучшую подругу.
- В подругу?
- Ну да, папочка, не перебивай, - заволновалась Иринка, - И вот она просит моего совета: что ей теперь делать. Что мне посоветовать, как ты думаешь?
- Какое-то время придется, видимо, пострадать, - отец сочувствующе поглядел в повзрослевшее, вдруг, дочкино лицо, - Но недолго!
- Так и сказать: страдай, но недолго?! - рассердилась Иринка, - У нее же сердце болит! А ты с приказами! Разве ему прикажешь?
- Прикажешь, еще как! Только приказами с ним и можно! Иначе оно впадет в тоску, а уж тоска прямо противопоказана сердцу. Китайские врачи, которые знают устройство человеческого организма лучше всех, считают его органом радости.
- Радости... - Иринка закрыла глаза и припомнила ощущение счастья во время полета. Кажется, и правда: оно шло отсюда - из сердца. - А оно послушается?
- Послушается, если как следует объяснить.
Он присел возле дочери и обнял ее худенькие плечи.
- Кто посъюшается? - влезла с другой стороны Катерина, - Ийа тебя не съюшается, да пап? А я? Я съюшаюсь?
- Слушается.... Вы обе мои самые чудесные в мире дочки! Самые красивые и самые послушные!
Комаров прихватил девчонок под мышки и начал крутиться вокруг своей оси. Те визжали и дрыгали ногами от восторга.
- Я думала, что шашлык готов, а тут еще визг и хрюканье?
Татьяна вышла, наконец, из домика. Она привела себя в порядок после уборки и, усевшиеся на траву дети и муж, с гордостью посмотрели на расцветшую на свежем воздухе мать. Светлые волосы рассыпались вокруг румяного лица, яркие синие глаза сияли, в цвет вечереющего неба. Белый свитер и джинсы сделали ее похожей на девочку.
- Мамочка! - вскочила первой Катя, - я тоже пойду пееоденусь!
- Тебе и так хорошо! - пробовали удержать ее остальные.
Напрасно. Топоча по мокрому еще деревянному полу крепкими пятками, младшая умчалась внутрь домика.
- Да ладно, - махнула рукой мать, - но зато мы спокойно накроем стол.
Темнеющий воздух высветлил искры маленького костерка из оставшихся углей и уютно объединил хлопочущую под навесом семью.
Старшие молча расставляли на выгоревшей дачной скатерти яркую фаянсовую посуду из корзины. Посреди стола на подносе дымились последние порции шашлыка на шампурах, поверх горки румяных мясных кусочков. Лежали россыпью недоспелые помидоры, чудом уродившиеся в это время. Прямо на салфетке поленницей возвышался деревенский хлеб. В старой деревянной солонке белела соль.
Ужин обещал быть необыкновенным. За невысоким забором вдоль старых кленов змеился белесый туман, собравший всю влагу окрестных оврагов. Холодные языки его облизывали темную траву, оставляя прозрачные капли на острых как иглы листочках.