Прозаические произведения: Сфера безмятежности Напиток Семь легенд и сказаний башкирского народа Об одном незначительном споре

- Послушай, я все равно не понимаю, почему нельзя попасть на Ямайку. И не только на Ямайку, есть еще несколько островов, по моим сведениям...
- Их называют - Острова Любви! Влюбленные пары прилетают туда, когда переживают пик своих чувств. В этот период зачинаются, а потом рождаются самые красивые, самые талантливые и самые счастливые дети.
- А "Программа воспроизводства"?
- Это и есть новая программа воспроизводства.
- Но потом они оставляют своих детей.
- Оставляют. Но под присмотром Посвященных Учителей дети быстро становятся самостоятельными.
- Я знаю это, только думала, что они клонированные.... Вот почему их так легко, так хочется любить?!
Мы, должно быть, начали слишком громко разговаривать, потому что на террасу вышла заспанная Алсу и тут же влезла на колени к Ольге.
- Мне приснилось, что ты уехала, - пробормотала она, снова засыпая.
- Спи, малышка, я здесь.
- Я не малышка, - уже совсем сонным голосом протестует девочка и затихает, свернувшись клубочком.
Я смотрю на розовое нагулявшееся личико, на растрепавшиеся темные волосы. Бровки и во сне сведены домиком: "я не малышка". Чувствовала всегда, что в нашей привязанности, больше ее вклад, чем мой: Алсу не возможно не любить.
Как все просто. До меня начинает доходить весь смысл событий.
- Поэтому у меня всегда живут помощницы?
- На самом деле, это ты была всегда самой большой помощницей. Ведь ты их всех так любила.
- Люблю и теперь. А сейчас пришла пора покидать этот дом....
- Да... Алсу тоже нужно выходить в мир. Она будет счастлива.
- По-другому и быть не может....
- Ты будешь ждать смерти Ганнибала?
- Да, а ты чем пока займешься?
- Увезу девочку. Ее уже ждут.
- Как часто эти рейсы?
- Не волнуйся, мы побудем еще немного.
- А мы будем спать, пока летим?
- Будем спать. Проснемся уже на месте.
- Это хорошо....
Мы еще долго слушаем звуки ночи. Впервые небо над головой дружески смотрит на меня, перемигиваясь мерцанием звезд. И я впервые засыпаю прямо в саду.

Подо мной пролетают теплые зеленые города, полные суматошной жизни переселившихся с северных территорий людей. Мы лежим на животе рядом с Грэхэмом в большом прозрачном нижнем отсеке.
- Кхе-кхе-кхе, а ты говорила о замкнутом пространстве, - то ли смеется, то ли кашляет мой друг.
Да, пространства здесь хоть отбавляй: мы плывем над редкими облаками в океане воздуха. Я вижу палаточные поселения и времянки в различных приближениях. Можно добавить разрешение и увидеть хмурые лица подростков, стоящих в очереди за бесплатным супом.
- А что можно ожидать от детей, которые больше не слушают родителей? Или вовсе сирот? Зачем им биться на своей земле, если там холодно, грязно и мошкара? Вот и насыпались сюда, где сухо и тепло, - философствует фермер.
- Что же будет дальше, как ты думаешь, Грэхэм?
- А ничего не будет. Какая может быть цель в таком возрасте? Вырасти человеком. ВЫРАСТИ! А пока тебе 14, ты ни то ни се. Да и в двадцать еще непонятно что. А этот в восемнадцать - президент! - и он то ли недоумевающе, то ли горестно поднимает брови.
- Но почему взрослые это допустили?
- Допустили.... Кхе-кхе. Они сами заигрались в вечную молодость, а потом было уже поздно: дитя обнаглело и выбросило свою мать в дом престарелых. А вечной молодости не бывает, бывает вечная глупость.
Мы глядим на мусорные свалки, почти похоронившие под собой хрупкую растительность оазисов. На грязные арыки и загаженные каналы, на забитые транспортом дороги, украшенные оранжевыми тушками патрулей.
Пыль вперемешку с песком оседает на волосах и одежде людей, делая их похожими друг на друга стариками.
- За детством должно быть отрочество, за отрочеством - юность, за юностью - молодость, за молодостью - зрелость, а зрелость обязательно должна заканчиваться старостью. Если этот естественный процесс застревает на какой-то ступени, получается сплошная недоразвитость.
- И нет выхода? - мне становится стыдно за участие в этом безумии.
Но ведь я всего лишь одна из многих. Пытаетесь оправдаться, голубушка? Своей головкой думать надо было, а не поддаваться всеобщему ажиотажу!
Кажется, даже Хэму виден внезапный жар моего лица. Я сконфуженно оглядываюсь на старика, но глаза его с печалью смотрят вниз.
- Есть. Надо все возвращать на круги своя, - он регулирует оптику и картинка под нами уменьшается, уменьшается, постепенно доходя до своего натурального размера.
Вокруг нас прозрачность и первозданность неба под синим куполом космоса. Земля отсюда кажется снова чистой и целомудренной. Ни человек, ни следы его деятельности с этой высоты неразличимы.

Полет на дирижабле оказался намного приятнее, чем я думала. И занял он ровно два дня. Мы переплывали через хребет ночью и не видели горных красот. Тем чудеснее было приземление.
Совсем ожившие старики высыпали на прозрачные палубы. Освещенные утренним солнцем лица ученых вдруг показались мне любопытными и восторженными детскими рожицами. Они приехали на новое местожительство, где каждого ожидала важная, интересная и любимая работа. А значит, в жизни снова появился смысл.
Я завидую? Да, я завидую. И счастлива за них.
Пока наслаждалась чувством выполненного долга, народ потянулся к выходу. Рванула в свою каюту за рюкзачком, который к тому же пришлось собирать. В результате, когда я вышла наружу, на пустом зеленом поле
посреди высоких скал уже никого из наших не было. Только трое пожилых рабочих, щелкая антигравами, выгружают на платформу спящих лошадей. Странно, что Грэхэма среди них нет.
Я иду одна к аркам, в сторону которых мне только что указали разгружающие. В принципе, мне можно было и не приезжать сюда. Остаток пути все прекрасно обходились без меня. Да и дел особых у меня здесь нет. Правда, давно хотелось взглянуть на Базу.
Ну что ж, любуйтесь, дамочка, сколько вашей душеньке будет угодно.
Ни для чего более необходимого вы, по-видимому, не понадобитесь.
Солнце быстро набрало нужную высоту и жарило оттуда совсем не по-осеннему. Ни деревца, ни строеньица - абсолютно пустое пространство. У входа оглядываюсь назад: пока я шла, платформа с лошадьми уехала.
Дирижабль за веревочку, как воздушный шарик, вносят в одну из арок на другом краю поля. Теперь совсем никого.